Rambler's Top100 Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru
СЕКС, НАСИЛИЕ, БЕЗУМИЕ ...
'Кукольная семейка' Мой сын наркоман?
кукла Мопассан

Елена Базылева

СЕКС, НАСИЛИЕ И БЕЗУМИЕ.

Эти мысли приходили ко мне исподволь, на протяжении нескольких лет, но я гнала их прочь – они мне не нравились Я боялась их, боялась быть смята их логикой, и тогда получалось бы, что я прожила жизнь неправильно, что мои устремления, цели, способы, оценки, принципы – все, все было ложным, и тогда получалось бы, что не зловредная жизнь наносила мне удар за ударом, что страдала я не за свои ум и честность, а за глупость свою; что я сама, сама валяла себя в грязи, и более того, размазывала эту грязь вокруг себя, втягивала в нее ничем не повинных людей, а этого не могло быть никогда, потому что быть не могло!
И только когда я окончательно загнала себя в угол, когда от моей собственной жизни остался совсем маленький пшик, чтобы сохранить эти остатки, мне пришлось повернуться к этим мыслям лицом и широко открыть глаза, уши, поры кожи, и эти мысли хлынули в меня потоком, и я вначале чуть не захлебнулась от их напора; я содрогалась от боли, стыда, отвращения к себе, к собственной бездарно и порочно прожитой жизни, и, чтобы хоть как-то стерпеть эту боль, именно тогда я начала молиться.
Когда нежеланные мысли, ломая бастионы боли и стыда, все же проникли в мое сознание, осветив внутренним светом все темные, загаженные и заплеванные углы, когда я смогла навести порядок в своем хозяйстве, выяснилось, что мир вокруг меня вовсе не так уж плох и несправедлив. Просто в нем действуют определенные законы, которые нельзя игнорировать, нельзя отметать в сторону только на том основании, что они мне не нравятся. Ну, например, мне не нравится первый закон Ньютона. Ну и что? Закон как был, так и остался и останется на все времена, и никакими указами его никто не отменит. А то, что он мне «не нравится» - это уже моя проблема. Проблема моего эмоционального здоровья.
Эти мысли не новы, более того, они стары как мир, их многократно повторяли все те люди, к которым я отношусь с глубоким уважением, но раньше почему-то я не хотела их слышать, я отрицала их просто как несуществующие, несказанные, или переворачивала с ног на голову и засчитывала «два ноль» в пользу себя, родимой.
Вот их некоторая часть:
Когда на экране телевизора мелькают молодые светлые лица юношей и девушек и звучит призыв «Я выбираю безопасный секс», я теперь неотступно думаю о том, что рекламу эту заказали и оплатили вовсе не те, кто производит и продает презервативы, а те, кто торгует наркотиками. Что главное, ключевое слово в этом действе не прилагательное «безопасный», а существительное «секс»: «Я выбираю секс!» - «Я выбираю секc и все, что с ним связано. Я выбираю образ жизни, в котором секс играет центральную, заглавную роль».
Есть вещи неразрывные друг с другом, не существующие друг от друга отдельно. Как бы ни сопротивлялось наше сознание, воспитанное на идеологии «сексуальной революции», как бы громко ни вопило: секс – хорошо; алкоголь, наркотики – плохо, в реальности они почему-то всегда и неизменно оказываются рядом. И это неудивительно: «сексуальная революция» зародилась в среде «детей цветов» - среди движения «хиппи» поднявшегося, как на дрожжах, на наркотиках.
Секс-безумие-насилие – хоти мы того или нет, три родные сестренки, которые всегда ходят рука об руку.
У Михаила Зощенко в повести «Перед восходом солнца» есть такой эпизод:
«... Я слышу ужасающий крик. Вся публика (в зоопарке) бежит к клетке в которой находятся бурые медведи.
Мы видим ужасную сцену. Рядом с бурыми медведями клетка с медвежатами. Кроме железных прутьев клетки разделены досками.
Маленький медвежонок полез по этим доскам наверх, но его лапчонка попала в расщелину. И теперь бурый медведь яростно терзает эту маленькую лапку.
Вырываясь и крича, медвежонок попадает второй лапой в расщелину. Теперь второй медведь берется за эту лапу.
Оба они терзают медвежонка так, что кто-то из публики падает в обморок.
Песком и камнями мы стараемся отогнать медведей. Но они приходят в еще большую ярость. Уже одна лапчонка с черными коготками валяется на полу клетки.
Я беру какой-то длинный шест и бью этим шестом медведя.
На ужасный крик и рев медведей бегут сторожа, администрация.. Медвежонка отрывают от досок. Бурые медведи яростно ходят по клетке. Глаза у них налиты кровью. И морды их в крови. Рыча, самец покрывает самку.
Несчастного медвежонка несут в контору. У него оторваны передние лапы. Он уже не кричит. Вероятно, его сейчас застрелят. Я начинаю понимать, что такое звери. И в чем у них разница с людьми.»
Я могу сформулировать эту разницу так: люди сами, добровольно выбирают безумие и то, что с ним связано: насилие и секс. И навязывают их зверям. Звери не сами попали в зоопарк, в клетку. Их туда загнали насильно люди. И насилие над зверями обернулось насилием среди зверей, безумием и сексом, в котором нет ничего естественного, природного ни с точки зрения инстинкта продолжения рода, ни с точки зрения соединения в одно тело, «познания» друг друга.
Наше «просвещенное» сознание презрительно относится к девственникам и девственницам, считая их (или себя, еще неискушенного) неполноценными людьми, людьми «с комплексами». Чуть ли не с первого класса мальчики и девочки начинают считать на пальцах, когда им «можно будет». В этих устремлениях их всячески поддерживают детские полупорнографические издания, такие, как например, «COOL».
Однако целомудрие во все времена считалось средством достижения высокой производительности со стороны тела и ума. Даже в самой седой древности атлеты, борцы, подготавливаясь к состязаниям, отказывались от секса. Парижский университет в течении шести столетий не принимал женатых, считая, что женатый человек для науки потерян. Студентов, замеченных в посещении женщин легкого поведения, безжалостно исключали.
Для того. чтобы чего-то добиться в жизни, необходимо не просто воздержание, но целомудрие – свобода от изнурительных сексуальных вожделений. Но кто может уловить эту разницу? Только тот, кто был целомудрен. А много ли таких, кто не распалял бы свое воображение, остерегаясь мучений невоздержанности? Кто пробовал целомудрия, если оно уничтожается в человеке с раннего детства, подвергается осмеянию, растаптывается презрением?
В каждом из нас самой природой заложен механизм, предупреждающий об опасности. Нормальный, эмоционально-здоровый подросток всегда испытывает страх перед сексуальной близостью, потому что она означает остановку его умственного и духовного развития, которые заменяет болезненно разросшееся сексуальное вожделение и очень быстро вытесняет из сознания все другие, здоровые интересы. Страх этот идет не от со-знания (подросток не знает последствий увлеченности сексом и не верит тем, кто его предупреждает об опасности), он интуитивен. Это природный, врожденный страх, идущий из глубины души.
Чувствовать страх перед сексуальной близостью – это нормально, это признак не утраченного эмоционального здоровья. Не чувствуют страха (если на самом деле не чувствуют, а не притворяются, «взяв в себя в руки») – эмоционально больные люди. «Отморозки» не чувствуют ни страха, ни боли, ни раскаянья.
Лев Толстой описывает, как Николай Ростов еще не знавший женщин, поехал с Денисовым к какой-то гречанке: «Он ехал как будто на совершение одного из самых преступных и безвозвратных поступков... Он чувствовал, что наступает та решительная минута, о которой он думал, колеблясь, тысячу раз... Он дрожал от страха, сердился на себя и чувствовал, что он делает безвозвратный шаг в жизни. Что что-то преступное, ужасное совершается в эту минуту...» О чувствах Ростова после падения он писал еще мучительнее: «Он проснулся и все плакал и плакал слезами стыда и раскаянья о своем падении, навеки отделившим его от Сони»
Что позволяет снять тормоза страха, хоть на время превратить себя в желанного «отморозка»? - Алкоголь и наркотики.
Вот как рассказывают о сексуальных отношениях в среде наркоманов герои документальной книги Сергея Баймухаметова «Сны золотые».
Ирина Шулимова, 17 лет, Москва:
«Зачем я им нужна? Хотели сделать девочку на приход. Ну, приход – это наступление кайфа, когда кайф приходит. И в этот момент для полного кайфа им нужны девочки или одна девочка на всех. Чаще всего одна-две на всю группу из десяти-пятнадцати человек. В основном это «винтовые» девочки... Как правило, на «винт» сажают малолетних, и их можно сразу в хоровод пускать.
А с другими – уже другой подход. Это товар. Вот мою подругу ее сожитель использует как ему надо: ну, для себя, как дополнение к кайфу, друзьям дает напрокат на час-другой, пускает ее по кругу – за деньги, то есть зарабатывает на ней, когда денег нет, просто подкладывает под нужных ему людей, расплачивается ею при всяких разборках и так далее», – такие простые, обыденные слова. Кажется, что Ирина рассказывает о чем-то совершенно естественном и нормальном. И действительно, в той системе ценностей, где на первое место выступил секс, эта ситуация НОРМАЛЬНА: девочки и мальчики хотели много-много секса, столько секса, сколько каждый из них может вместить в себя, и они получили много-много секса, «хорошего и разного» секса. Единственная преграда – чувство стыда, чувство страха, которые «достают» изнутри, мешают в полной мере отдаться «удовольствию». Но для того. чтобы справиться с ними есть алкоголь и наркотики. Алкоголь и наркотики здесь выступают не как первопричина разнузданного, распущенного образа жизни, а как средства, помогающие окунуться в эту жизнь, не испытывая чувства страха.
Отказаться от употребления алкоголя и наркотиков в этом случае оказывается вдвойне затруднительно, потому что это означает автоматический отказ от главной ценности в жизни – секса.
У секса, кроме, так сказать, непосредственного удовольствия, есть и еще и «побочное» удовольствие – он развивает в человеке, активно им занимающимся, безудержную фантазию. Вот как пишет об этом Ф.М. Достоевский в рассказе «Записки из подполья»:
«Мечтал я ужасно, мечтал по три месяца спряду, забившись в свой угол, и уж поверьте, что в эти мгновения я не похож был на того господина, который в смятении куриного сердца, пришивал к воротнику своей шинели немецкий бобрик. Я сделался вдруг героем... Мечты особенно слаще и сильнее приходили ко мне после развратика, приходили с раскаяньем и слезами, с проклятиями и восторгами. Бывали мгновения такого положительного упоения, такого счастья, что даже малейшей насмешки внутри меня не ощущаласось, ей- богу. Была вера, надежда, любовь... Замечательно, что эти приливы «всего прекрасного и высокого» приходили ко мне и во время развратика, и именно тогда, когда я уже на самом дне находился, приходили так, отдельными вспышечками, как будто напоминая о себе, но не истребляли, однако ж, развратика своим появлением; напротив, как будто подживляли его своим контрастом т приходили ровно настолько, сколько нужно было для хорошего соуса. Да и мог ли бы я согласиться на простой, пошлый, непосредственный, писарский развратишка и вынести на себе всю эту грязь! Что ж бы могло тогда в ней прельстить меня и выманить ночью на улицу? Нет-с, у меня была благородная лазейка на все...
Но сколько любви, господи, сколько любви переживал я, бывало, в этих мечтах моих, в этих «спасеньях во все прекрасное и высокое»: хоть и фантастической любви, хоть и никогда ни к чему человеческому на деле не прилагавшейся, но до того было ее много, этой любви, что потом, на деле, уж и потребности даже не ощущалось ее прилагать: излишняя б уж это роскошь была. Все, впрочем, преблагополучно всегда оканчивалось ленивым и упоительным переходом к искусству, то есть к прекрасным формам бытия, совсем готовым, сильно украденным у поэтов и романистов и приспособленным ко всевозможным услугам и требованиям. Я, например, над всем торжествую; все, разумеется, во прахе и принуждены признать все мои совершенства, а я всех их прощаю. Я влюбляюсь, будучи знаменитым поэтом и камергером: получаю несметные миллионы и тотчас же жертвую их на род человеческий и тут же исповедываюсь перед всем народом в моих позорах, которые, разумеется, не просто позоры, а заключают в себе чрезвычайно много «прекрасного и высокого», чего-то манфредовского. Все плачут и целуют меня (иначе что же бы они были за болваны) а я иду босой и голодный проповедовать новые идеи и разбиваю ретроградов перед Аустерлицем. Затем играется марш, выдается амнистия, папа соглашается выехать из Рима в Бразилию; затем бал для всей Италии на вилле Боргезе, что на берегу озера Комо, так как озеро Комо нарочно переносится для этого случая в Рим; затем сцена в кустах и т.д. и т.д. – будто не знаете? Вы скажете, что пошло и подло выводить все это теперь на рынок, после стольких упоений и слез, в которых я сам признался. Отчего же подло-с? Неужели вы думаете, что я стыжусь всего этого и что все это было глупее хотя чего бы то ни было в вашей, господа, жизни?»
Казалось бы, что плохого, или просто «не полезного для здоровья» в эдаких мечтах? – То, что в этих мечтах человек представляет себя всегда в самой главной роли. И никогда во второстепенной. Он либо герой на белом коне и в лавровом венке, либо злодей, которому равных нет по злодеяниям, совершаемым им. Реальная же жизнь может предложить ему только роли именно второстепенные, самые заурядные, за что «мечтатель» все сильнее и сильнее ненавидит жизнь и окружающих людей. Все его существование оказывается отравлено злобой, завистью, ревностью и недоверием: «Всех наших канцелярских я, разумеется, ненавидел, с первого до последнего, и всех презирал, а вместе с тем как будто их и боялся. Случалось, что я вдруг ставил их выше себя. У меня как-то это вдруг тогда делалось: то презираю, то ставлю выше себя... Я был болезненно развит, как и следует быть развитым человеку нашего времени. Они же все были тупы и один на другого похожи, как бараны в стаде...
Мучило меня тогда еще одно обстоятельство: именно то, что на меня никто не похож и я ни на кого не похож. «Я-то один, а они-то все», - думал все тот же персонаж Достоевского.
А ведь жить в таком постоянном напряжении, в таком душевном раздрае, не под силу никому из живущих на земле грешных людей. И снова возникает необходимость в алкоголе и наркотиках, теперь уже как средстве утишить, облегчить душевные страдания, хоть на время спрятаться в них. И круг замыкается. И человек целиком и полностью становится рабом выбранного им кумира – секса, накрепко привязанного к нему алкоголем, наркотиками и собственным воспаленным воображением, которое иначе чем безумием не назовешь.
В рассказе персонажа Достоевского звучит слово «развратик». В глубине души он понимает, чувствует, что и не «развратик» бы надо сказать, а «разврат». Но с уменьшительно-ласкательным суффиксом слово это звучит не так страшно.
В 19 веке в общественном сознании еще живо было понимание пагубности разврата, распущенности и, особенно, растления малолетних: «Ну скажи. Ну что тут хорошего: вот мы с тобой... сошлись... давеча, и слова мы во все время друг с дружкой не молвили, и ты меня, как дикая, уж потом рассматривать стала; и я тебя также. Разве эдак любят? Разве эдак человек с человеком сходиться должны?? Это безобразие одно, вот что!» - говорит он в отчаянье проститутке из публичного дома.
Из словаря современного «продвинутого» человека такие слова как «разврат», исчезли начисто. Сознание просто обходит их стороной, игнорирует и, чтобы они как-нибудь не забрели в голову, ставит на их место другие слова, новые, вроде бы как еще не успевшие скомпрометировать самих себя: «заниматься сексом», «удовлетворять свои сексуальные потребности», «заниматься любовью» и т.д.
Такой нехитрый самообман, но действует безотказно, если в нем участвуют многие и многие люди, поддерживая между собой определенные «правила игры»: того- то и того- то не говорить, это принимать за белое, это за черное, а плоды игнорировать, как клевету врагов.
В фантастической повести Аркадия и Бориса Стругацких «Улитка на склоне», написанной в 60-е годы двадцатого столетия, этот процесс самообмана описан очень реалистически: «Тузик выпил еще порцию, причмокнул. Поглядел на Алевтинины ноги и стал рассказывать дальше, ерзая, выразительно жестикулируя и заливаясь жизнерадостным смехом. Скрупулезно придерживаясь хронологии, он рассказывал историю своей половой жизни, как она протекала из года в год, из месяца в месяц. Повариха из концентрационного лагеря, где он сидел за кражу бумаги в голодное время (повариха приговаривала: «Ну, не подкачай, Тузик, ну, смотри!...», дочка политического заключенного из того же лагеря (ей было все равно –кто, она была уверена, что ее все равно сожгут), жена одного моряка из портового города, пытавшаяся таким образом отомстить своему кобелю мужу за непрерывные измены. Одна богатая вдова, от которой Тузику потом пришлось убегать ночью в одних кальсонах, потому что она хотела бедного Тузика взять за себя и заставить торговать наркотиками и стыдными медицинскими препаратами. Женщины, которых он возил, когда работал шофером такси: они платили ему по монете с гостя, а в конце ночи – натурой («...я ей говорю: что же это ты, а обо мне кто подумает – ты вот уже с четырьмя, а я еще ни с одной...») Потом жена, пятнадцатилетняя девочка, которую он взял за себя по специальному разрешению власти – она родила ему двойню и в конце концов ушла от него, когда он попытался расплачиваться ею с приятелями за приятелевых любовниц. Женщины... девки... стервы... бабочки... падлы... сучки... - Так что никакой я не развратник, - заключил он - Просто я темпераментный мужчина, а не какой-нибудь слабосильный импотент...»
Попав в сексуально-озабоченную среду, трудно удержаться и не начать участвовать в гонке за звание «самого темпераментного мужчины», «секс-символа», или «самой сексуальной девушки», не стремиться к обретению этого звания, если все вокруг только об этом говорят как о каком-то высшем человеческом достижении и чуть ли не синониме счастья.
Однако, секс, как бурьян, подавляет в человеке способность к высоким чувствам – любви, нежности, преданности, сострадания, верности, и, как и везде, теряя «качество» стремится наверстать в «количестве» и в разнообразии внешних проявлений.
Роман Эргали Гера «Дар слова» написан и опубликован в самом конце 20-го века в 1999 г. Вот как относятся к вопросам секса его герои: «Когда Дымшиц, сообразив, что ему элементарно расстегивают ширинку, глупым голосом строго спросил: -А что это мы, собственно говоря, делаем? – ему свистящий девичий полушепот ответил: - А это мы объясняем старым козлам, что мы давно окончательно повзрослели.
...Дымышиц, которого после нежной прелюдии ловко, почти профессионально обули в презерватив, подавил в себе опасную для любви оторопь, пробормотал нечто вроде «кто кого тут того» - тем не менее ощущал непонятную собственную отстраненность, словно эта не девочка и не женщина имела его наподобие мужской куклы».
И вот что думает и чувствует Дымшиц спустя некоторое время, после эпизода его «изнасилования» дочерью его «подруги»: «С Тимой она чуть ли не ежедневно болтала по телефону, ценя его советы еще больше, чем мама, однако тайные встречи, ужины при свечах, тары-бары-рестораны с сопутствующими аффектами никак пока не выкраивались. Дымшиц со своей стороны не настаивал, мудро сдав партию на усмотрение Анжелики. Может быть, думал Тимофей Михайлович, он показался ей старым, жестким, невкусно пахнущим, с выцветшими от многократного пользования эмоциями, а может быть, вышла промашка, и он со своей дремучей жаждой познания, старомодной мужской тягой расколоть женщину как орех, до ядрышка оказался просто-напросто вне игры. Возможно, она трахалась не столько с ним, сколько в «мерседессе»- вот так. Эти нынешние вообще относились к таким делам проще, трезвее, презервативнее; они укротили своих коней, их не трясло, и снился им, нынешним, не рокот страстей, а шелест хрустов, не мужчины, а тренажеры. Не женщины, а проценты на капитал, апартаменты, здоровый искусственный загар цвета испуганного негра, крутые тачки и все такое. Вот они, нынешние, уговаривал себя Дымшиц, не стыдясь штампов и подавляя досаду на индифферентность Анжелики – но все-таки, все-таки... Все-таки порой возникало чувство , что он подглядел в Анжелике нечто совсем уж диковинное: некое внутреннее бесстрастие, болезненную недоразвитость чувств».
Недоразвитость чувств, замороженность чувств, неспособность ощущать простые человеческие радости – это настоящая трагедия, которую несет с собой «выбор секса». Это та истинная причина, которая заставляет человека искать все более «сильных ощущений» в алкоголе и наркотиках. И на проверку оказывается, что самые «крутые» «секс-символы» - самые несчастные и обделенные люди, живущие в страхе, в ревности, в злобе и подозрительности.
В те времена, когда в Советском Союзе «не было» ни секса, ни наркомании, те, кому эти сестры безумия представлялись весьма привлекательными дамами, в упоении зачитывался «разрешенными» романами Ги де Мопассана – сладкоголосого певца «половой истомы». При этом мало кто знал, что автор носил прозвище «нормандский бык» , и «его собственная жизнь отличалась от жизни настоящего быка лишь тем, что если случки настоящего быка проходят под наблюдением местного ветеринара, то случки Мопассана проходили с кем ни попадя и когда ни попадя» - пишет – пишет А.Савинио. в своем эссе Мопассан и “другой”:
«О его смерти так же ходили самые разнообразные слухи. Он родился в 1850 году и умер в 1893, прожив, таким образом, 43 года, и два последних года – в сумасшедшем доме. Истинная причина его безумия и смерти заключалась в том, что свое вдохновение он черпал в морфии (Как и Анна Каренина, кстати, которую морфий свел с ума настолько, что она добровольно легла под колеса поезда).
На первых порах Мопассан еще предпринимает немощные попытки избавиться от «другого» В своем меркнущем сознании писатель называет его «дьяволом». По настоянию Мопассана дверь его палаты в сумасшедшем доме днем и ночью оставляют открытыми, чтобы дьявол убрался восвояси.
Мопассан слышит голоса. Он подходит к стене, бормочет что-то, потом умолкает и слушает ответ.
Он начинает видеть то, чего не видят другие. Он неподвижно сидит, уставившись в пол, и видит, что пол кишит насекомыми, испускающими длинные струйки морфия.
Мопассан приступает к общению с мертвыми. Он шлет послание Папе Льву ХШ Предлагая понтифику приступить к сооружению могил –люкс. В них предусматривалась попеременная циркуляция горячей и холодной воды, которая будет омывать тела покойных и способствовать их лучшей сохранности. Открытое окошко в изголовье мавзолея позволит переговариваться с усопшими.
Он говорит, что объедки семейных и дружеских застолий свисают с его головы, как паутина с потолка.
Примерно в те же дни Мопассан постигает истинную природу дьявола: «Только дьяволы вечны». Он предвосхищает Фрейда и перефразирует Ницше: «Иисус Христос возлежал с моей матерью. Я – сын Божий».
Но «сын» недоволен «отцом»: «Боже! Ты самый жестокий из богов! Я запрещаю тебе говорить! Ты круглый дурак!»
Мопассан полагает, что в нем запрятаны бесценные сокровища, и, боясь лишиться их, упорно не хочет испражняться.
Последний молниеносный проблеск. Его приходит навестить Альбер Каэн. Неожиданно Мопассан говорит: «Уходи побыстрей! Скоро я уже не буду собой». Не успевает Коэн выйти, как Мопассан звонит санитарам и требует принести смирительную рубашку. Так кричат завсегдатаи в пивных: «Официант! Еще кружку пива!»
18 февраля Мопассан торжественно объявляет: «Мопассан мертв».
Мопассан умер 6 июля 1893 года. Что происходило между 18 февраля и 6 июля? – «Другой» окончательно овладел Мопассаном. Некогда великий французский писатель ползал на четвереньках по палате, лизал пол и стены – вероятно, пытался слизывать длинные струйки морфия, которые выделяли тысячи насекомых, заполонившие собой все жизненное пространство, сузившееся до пределов его черепной коробки.



Hosted by uCoz